– Здесь тоже, – повторил Генрих, – и в Германии, теперь есть люди в других городах. Кельн, Гамбург, Дрезден, Мюнхен. У папы и его друзей целая сеть. Все изменится, обещаю, – он постоял, любуясь тихим, вечерним городком. Генрих скрылся за коваными воротами, с головой вепря.
На внутреннем дворе замка Кольдиц, у противоположных стен, красовалось два старых, деревянных стула. Заключенные лагеря для военнопленных офицеров, кроме сидевших в одиночках, носили форму своих армий, со споротыми нашивками. Мягкое, вечернее солнце заливало двор. Над мощными, уходящими вверх стенами, кружил черный, красивый ворон. Птица, хрипло закаркав, ринулась на черепичную крышу, и стала расхаживать по карнизу.
– Это знак, – весело крикнул кто-то из французов, – пора выходить нападающему, ребята!
Польских офицеров отправили из Кольдица в другие лагеря. В крепости остались французы, бельгийцы, и англичане, взятые в плен при эвакуации Дюнкерка. Поляки, на прощание, поделились с товарищами рецептом самогона. Заключенные построили грубый аппарат, надежно спрятанный в двойной стене, в одной из спален. Тайник сделали под предлогом ремонта помещения. В посылках от Красного Креста был и сахар, и джем. Дрожжи они обменивали у немецких надзирателей, за сигареты.
В Кольдице служили пожилые солдаты и молодежь, которую, по возрасту, не могли послать на фронт. Впрочем, никакого фронта и не существовало. На утренней поверке, комендант лагеря, Шмидт, гордо говорил:
– Власть рейха распространяется от Атлантики до советской границы, от полярного круга, до Средиземного моря… – Шмидт ввел моду выносить на поверку карту Европы, с новыми границами. Французы отворачивались, видя свастику на месте Парижа. В лагере имелось два тщательно скрываемых, портативных радиоприемника. Почта от родных проходила через руки немцев, вымарывавших новости. Газетам рейха доверять было нельзя. Судя по передовицам, войска вермахта не добрались разве что до луны. Приемники протащил в лагерь французский инженер, из разбитого при Дюнкерке соединения саперов.
Стивен взвесил на руке тряпичный мяч:
– Фредерик видел, что Теодора ранили. Но это мы знаем. Джон, перед тем, как потерять сознание, заметил, что Теодор упал. Непонятно, что дальше случилось… – полковник Кроу, до войны, занимался регби. Здешние попытки повторить игру больше напоминали американский бейсбол. Играли англичане против французов. Те, в последнее время, приободрились. Они слушали передачи лондонского радио. Британия признала генерала Шарля де Голля лидером свободной Франции, и свободных французов, где бы они ни находились. Французские пленные собирались, в случае удачных побегов, присоединиться к формируемым де Голлем Свободным Силам. О правительстве Петэна товарищи говорили, используя выражения, которые Стивен выучил, только оказавшись на фронте.
Вчера, после вечерней поверки, в закрытой спальне, сквозь потрескивание и шорох, до них донесся низкий, уверенный голос Черчилля:
– Мы не пойдем на перемирие с Германией, мы не вступим в переговоры. Мы можем проявить милосердие, но мы не будем о нем просить… – за решеткой окна заходило солнце. Стивен посмотрел на запад:
– Мы не будем просить милосердия… – полковник Кроу не получал писем и посылок.
Его взяли в плен месяц назад, над Северным морем, или, как почти весело говорил Стивен, на Северном море. Эскадрилья бомбила немецкие транспорты, перевозящие оружие и войска в Голландию и Северную Францию. Судя по всему, немцы не собирались форсировать пролив, однако угроза вторжения пока не исчезла. Думая о воздушном бое, Стивен радовался, что летел на разгонном бомбардировщике. Ему было жаль лишаться истребителя Supermarine Spitfire, стоявшего на базе Бриз-Нортон, с пятиконечной, красной звездой, и силуэтами птиц на фюзеляже. Ребята, механики, даже написали ему, под силуэтами, жирными буквами: «Ворон».
Он взял бомбардировщик Fairey Swordfish, устаревший еще до войны, с поплавками, позволявшими садиться на воду. Когда Стивена подбили, он так и сделал. На горизонте виднелся британский эсминец. Полковника Кроу легко ранило, пулей в плечо. Он рассчитывал, что корабль успеет подойти к горящей машине, но немецкая подводная лодка оказалась быстрее. Стивен угрюмо заметил:
– Они всплыли в тридцати футах от меня. Я бросился в воду, тем более, она теплая… – капитан де Лу покуривал сигарету, сидя на подоконнике общей спальни:
– Точно так же, – усмехнулся Мишель, – и меня в плен взяли. Немецкий патруль сидел в брошенной деревне, с пулеметом. Пуля в бок, я сознание потерял, а потом… – он махнул рукой:
– Если бы ни новый комендант, ты бы, дорогой мой, меня не увидел. Но я уверен, что Теодор жив, – подытожил Мишель, – и мы с ним встретимся.
Стивен не хотел писать семье, потому что не собирался сидеть в Кольдице дольше положенного, по его словам, времени. Надо было подготовить все необходимое для побега. Мишель рассказал кузену, что в первый раз бежал из лагеря в долине Рейна, прошлой осенью. После ареста капитана де Лу привезли в Саксонию. Мишеля лишили права на переписку, и держали без прогулок, в подвальной камере, выводя только на поверки. Ребята незаметно ухитрялись передавать Мишелю немного провизии, из посылок. Он подмигнул полковнику Кроу:
– Сливочное масло меня спасло от чахотки. Зимой в камере вряд ли было выше пяти градусов тепла… – кормили в офлаге скудно. Комендант Шмидт считал, что горох можно приготовить пятьюдесятью разными способами. Суп, каша, и тяжелый, плохо выпеченный хлеб, сопровождались речами Геббельса, из репродуктора, под потолком сырой столовой.