Вельяминовы. Время бури. Книга 3 - Страница 186

186

– После войны с Россией мы, дорогая Августа, обоснуемся в эсэсовском поселении, на новых землях, и вернемся к образу жизни древних германских предков. У нас должно быть не менее десяти детей… – Генрих велел Густи отвечать на письма.

– Он сумасшедший, – младший фон Рабе горько усмехнулся, – но тебе он расскажет больше, чем мне. Расскажет и покажет… – Отто присылал Густи фотографии их будущего, как его называл Отто, семейного гнездышка, медицинского блока, городка охраны и бараков заключенных:

– У нас есть бассейн, конюшни, и спортивный зал. В недалеком будущем мы возведем детскую площадку, милая Августа. Здесь отличная охота и рыбалка, мы будем собирать грибы и ягоды… – Отто прислал снимок, в парадной форме, с мечом, кинжалом, и нарукавной повязкой, с эмблемой мертвой головы. Внизу было написано: «Моей дорогой невесте, в ожидании нашей встречи».

От командировки отказаться было невозможно. Вызов от генерала Франка и распоряжение министерства обсуждению не подлежали.

– Не потащит же он меня в постель… – Густи шла по еще пустым залам, в кабинет. Она почувствовала, что краснеет. Ее воспитывали родители-католики. Густи остановилась в зале с мадонной Рафаэля. Богоматерь, казалась, смотрела прямо на нее:

– Надо ждать любви, – подумала Густи, – и я буду. От Отто я как-нибудь отделаюсь, непременно… – высокий, широкоплечий парень, в рабочей одежде, любовался картиной. Густи взглянула на коротко стриженые, каштановые волосы:

– Разгар трудового дня, а он здесь… – в рейхе внимательно следили за дисциплиной. Патрули могли проверить документы, у мужчин призывного возраста, казавшихся подозрительными. Мужчина обернулся.

Она стояла, высокая, стройная, темно-русые волосы играли золотом, в рассеянном, мягком свете, лившемся сверху, через стеклянный потолок зала. Стивен увидел темно-голубые глаза, длинные ресницы, и значки со свастиками, прицепленные к лацкану музейного халата. Девушка, внезапно, спросила: «Вы первый раз в музее?»

Стивен Кроу только и мог выдавить из себя: «Да». Полковник надеялся, что его акцент, в коротком слове, будет незаметен.

– Приятного визита, – пожелала девушка. Стивен, было, открыл рот, однако она исчезла за служебной дверью. Вспомнив значки, полковник опустился обратно на диван:

– Поклонница Гитлера, как и все остальные… – мадонна, на картине, напоминала кузину Лауру. Стивен вздохнул:

– Я правильно сделал. Нельзя давать ложных надежд, надо ждать любви, как у меня было, с Изабеллой. Бедный Питер, он до сих пор о Тони думает, об Уильяму. По лицу видно.

Оказавшись в полутемном коридоре, Густи, строго сказала себе:

– Просто посетитель, рабочий. У него выходной, наверное… – у рабочего было загорелое лицо, лазоревые глаза, и большие руки, в заживающих царапинах. Сердце, все равно, билось. Нырнув в кабинет, Густи замерла. Изящный, тоже в рабочей одежде, человек, склонив белокурую голову, рассматривал Дрезденский триптих.

– Ты постаралась, – услышала Густи знакомый, смешливый голос:

– Я о святой Екатерине говорю, над Мадонной надо трудиться… – он обернулся. Прижав ладонь ко рту, Густи, сдавленно ахнула: «Мишель!».

– Я обещал тебя навестить, – он улыбался, – и сдержал обещание, Густи.

Окинув взглядом его потрепанную, в прорехах куртку, Густи закрыла дверь на засов.

– Правильно, – одобрительно заметил капитан де Лу: «Я… то есть мы, здесь без документов, Густи…»

– Я догадалась… – руки девушки испачкала краска. Мишель отпустил ее ладонь:

– Я очень рад, что увидел тебя… – он тряхнул головой: «Слушай».

С балкона квартиры Густи виднелся купол Фрауэнкирхе.

Полковник Кроу, затягиваясь сигаретой, смотрел на большую, летнюю луну, на черно-красные флаги, на углу переулка. В городе было тихо. Изредка, снизу, доносилось шуршание шин:

– В любую минуту, – думал Стивен, – в любое мгновение у подъезда может остановиться машина, и за ней придут. Или ее вызовут в кабинет к директору, как сегодня… – Густи, за ужином, рассказала о визите в Польшу:

– Ее будет ждать гестапо. На фронте такого нет, противник ясен. А здесь… – Стивен, понял, что боится за девушку. За ужином он, почти все время, молчал. Полковник не отводил глаз от красивых, с длинными пальцами, с пятнами краски рук, от скромного узла темно-русых волос. Густи, весело, заметила:

– Значки со свастиками я дома не ношу, разумеется… – в гостиной висел портрет Гитлера, рядом с похвальными грамотами, от Союза Немецких Женщин, и организации «Сила через радость».

– На случай визита соседей, – бодро сообщила Густи, накрывая на стол, – они могут донести, что у меня нет фотографии фюрера. Хотя у немцев, – она усмехнулась, – не принято забегать за солью, как в деревне моей матери… – Густи показала снимки первого причастия, в простой церкви, среди бесконечных полей пшеницы и перелесков.

Девочка носила сорбский костюм, отделанную кружевами, пышную юбку, шаль, вышитую цветами. Тонкую талию обвивала цветная лента, распущенные волосы украшали жемчужные нити:

– Это до Гитлера было, – вздохнула Густи, – сейчас запретили такие наряды носить. Запретили пасхальную кавалькаду, в школах не преподают язык… – она приготовила свиные ножки, с горчицей и молодой картошкой. Девушка объяснила:

– Наше, народное блюдо. Мама меня и языку научила, и песням… – на старом, уютном диване Стивен заметил гитару. За кофе девушка спела. Язык напомнил Стивену польский. После разгрома Польши некоторые летчики перебрались в Британию, и стали служить в королевской авиации. Мишель немного выучил язык, когда из Кольдица еще не увезли поляков.

186