Вельяминовы. Время бури. Книга 3 - Страница 146

146

Он сам не знал, зачем делает все это.

Она уезжала сегодня, в семь утра, с последней группой молодежи, и кузенами, в Вильнюс. Они проводили в городе весь день, вечером отправляясь на границу. Завтра кузина исчезала в бесконечных, глухих лесах, выходя из них только на Тисе. Перебравшись в Венгрию, они встречались с другими группами в Будапеште. Кузина рассказала ему все за обедом:

– Максим тоже с нами едет, однако он в Белоруссии остается. У него дела, и вообще… – Регина помолчала, – Авраам, то есть кузен, Авраам предлагал ему в Палестину податься, хоть Максим и не еврей. Однако он сказал, что в Москве его дом…

– Дом, – Наримуне смотрел на большие, старинные часы, на обтянутой шелковыми обоями стене. Малыш спал. Йошикуни, в отличие от отца, просыпался поздно.

– Она… – вспомнил Наримуне, – Лаура, любила поспать. В выходные, когда она у меня ночевала, я ей приносил завтрак, в постель. Она не вышла замуж, а ей двадцать семь… – читая письма тети Юджинии, Наримуне ловил себя на том, что ему хочется увидеть новости о свадьбе Лауры:

– Она никогда не станет искать встречи с маленьким, – вздохнул Наримуне, – она не такой человек. После того, как я с ней поступил… – он нашел на столе сигареты, – у меня, должно быть, и не случится больше любви… – к невесте он никаких чувств не испытывал. Наримуне даже не помнил, как выглядит старшая дочь императора.

Часы, медленно, пробили шесть раз:

– Кузен Аарон их провожает, на вокзале. Первый дизель, на Вильнюс… – вечером кузина обняла Йошикуни:

– Будь хорошим мальчиком, слушайся папу. Я тебе оставила карандаши, краски… – сходив с Йошикуни в универсальный магазин, Регина-сан купила мальчику набор для рисования. Наримуне, смутившись, хотел отдать деньги. Девушка покачала головой: «Что вы, кузен! Это подарок, от меня, для малыша…»

Она пекла печенье, варила куриный суп, и сделала фаршированную рыбу. Йошикуни требовал добавки. Граф никогда не пробовал еврейской кухни. Он только и мог, что сказать:

– Очень, очень вкусно, кузина. У нас, в Сендае, готовят рыбный суп, с шариками, из лосося, из тунца. С водорослями, с пастой мисо… – он вспомнил острый запах моря, шум волн, забегаловку на набережной, где на деревянный прилавок выставляли большие миски с дымящимся, соленым супом.

Наримуне захотелось постоять с Региной-сан, на серых камнях пляжа, вглядываясь в темно-синее море, захотелось отвезти ее на Сосновые острова, в бухте Мацусима. Он прочел ей знаменитое стихотворение Басе. Регина рассмеялась: «Он открыл рот, от восхищения, и не мог ничего сказать. Только «Ах!».

– Именно, – кивнул граф:

– Я в первый раз мальчишкой в бухте побывал, с родителями. Представьте себе, Регина-сан, тихий залив, сотни островов. Осенью они переливаются, играют всеми оттенками золота. Среди сияния видны зеленые верхушки сосен… – стрелка часов подбиралась к четверти седьмого. Наримуне не ложился спать. Вернувшись в квартиру, он проверил, как устроился малыш, в большой кровати, под шелковым одеялом. Наримуне тщательно побрился, в ванной, переодевшись в свежий костюм. Сменив рубашку, он застегнул запонки:

– Зачем? У тебя есть долг перед его величеством, ты согласился на помолвку. Надо держать слово дворянина. Регина-сан добрая девушка, она согласилась присмотреть за маленьким. Она еврейка, вы люди разных народов. Она тебя младше, на десять лет… – Наримуне вспоминал тонкие, изящные щиколотки, маленькие, испачканные травой ступни. Играя в саду с ребенком, она сняла туфли и чулки. Выйдя на террасу, граф застал ее лежащей на спине, на лужайке. Смуглые ноги болтались в воздухе, она подняла малыша. Йошикуни заливисто смеялся, ее темные волосы разметались по прикрытым легкой блузкой плечам.

Наримуне, неслышно, вернулся обратно в консульство. Он велел себе этой ночью обработать на сто паспортов больше. Регина-сан спала, с Йошикуни, в консульской квартире. Печатая на машинке, Наримуне повторял себе: «Забудь, забудь».

Кузина ехала в Палестину в мужской одежде. У группы имелись поддельные документы, но они должны были понадобиться только в Венгрии. Регина зашила латвийский паспорт в подкладку суконной, крестьянской куртки. Улыбнувшись, она указала на темные локоны:

– Волосы я завтра постригу. Мы с девочками договорились, что друг другу поможем.

Наримуне покуривал сигарету.

– Я должен ее увидеть, должен… – быстро надев пиджак, он сунул в карман кошелек. Дверь консульской квартиры хлопнула. Наримуне выскочил на пустынную, усаженную цветущими липами улицу. Оглядевшись, он побежал к аллее Свободы, где, на углу, была стоянка такси.

Граф издалека увидел коротко стриженую, темноволосую голову. Дизель осаждали пассажиры, окна вагона открыли настежь. Кузина стояла рядом с равом Горовицем. Наримуне понял, что Аарон дает кузине последние наставления, перед прощанием. Граф, невольно, улыбнулся:

– Он ее самый близкий родственник, он ее старше на десять лет. Он волнуется. Тем более, никто знал, что Регина-сан жива. Никто не знал, что у покойного Натана Горовица была жена, дети… – с новой прической ее волосы стали кудрявыми. Завитки спускались на смуглую, нежную шею. Девушка надела потрепанные, крестьянские брюки, сапоги и суконную курточку. На плече висела холщовая сумка, у маленьких ног валялся вещевой мешок. Наримуне видел фотографии мадемуазель Аржан, в брюках и смокинге, с унизанными бриллиантами, длинными пальцами, с тяжелыми ожерельями на шее.

– Они сестры, – Наримуне шел к зеленому вагону дизеля, – у них стать похожа. Регина-сан только ниже ростом… – девушка была вровень графу, с его пятью футами пятью дюймами:

146